Неточные совпадения
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный,
слов не говорит, а только криком кричит".
В какой-то дикой задумчивости бродил он по улицам, заложив руки за спину и бормоча под нос невнятные
слова. На пути встречались ему обыватели, одетые в самые разнообразные лохмотья, и кланялись в пояс.
Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор в лохмотья и произносил...
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных
словах. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил
перед ними дело и потребовал немедленного наказания ослушников.
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял
перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные
слова на ухо говорить. Долго они шептались, а про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил
перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в
словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
— Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем не решаясь признаться в своем свободомыслии
перед особой, которая одним
словом Поморскому может доставить ему желаемое место.
Катавасов в коротких
словах передал ему последнее известие и, войдя в кабинет, познакомил Левина с невысоким, плотным, очень приятной наружности человеком.
После нескольких
слов приготовления графиня Лидия Ивановна, тяжело дыша и краснея,
передала в руки Алексея Александровича полученное ею письмо.
Метров
передал известные ему из верного источника
слова, будто бы сказанные по этому случаю Государем и одним из министров.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав
передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на
слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
Ни одного
слова Степан Аркадьич не сказал про Кити и вообще Щербацких; только
передал поклон жены.
Мне пришло на мысль окрестить ее
перед смертию; я ей это предложил; она посмотрела на меня в нерешимости и долго не могла
слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась.
И труды, и старания, и бессонные ночи вознаграждались ему изобильно, если дело наконец начинало
перед ним объясняться, сокровенные причины обнаруживаться, и он чувствовал, что может
передать его все в немногих
словах, отчетливо и ясно, так что всякому будет очевидно и понятно.
А уж сколько претерпел от врагов, так ни
слова, ни краски не сумеют
передать.
— Ах, боже мой! что ж я так сижу
перед вами! вот хорошо! Ведь вы знаете, Анна Григорьевна, с чем я приехала к вам? — Тут дыхание гостьи сперлось,
слова, как ястребы, готовы были пуститься в погоню одно за другим, и только нужно было до такой степени быть бесчеловечной, какова была искренняя приятельница, чтобы решиться остановить ее.
Словом, чертил он
перед ними вовсе не радужную будущность.
Учителей у него было немного: большую часть наук читал он сам. И надо сказать правду, что, без всяких педантских терминов, огромных воззрений и взглядов, которыми любят пощеголять молодые профессора, он умел в немногих
словах передать самую душу науки, так что и малолетнему было очевидно, на что именно она ему нужна, наука. Он утверждал, что всего нужнее человеку наука жизни, что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее.
Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал в немногих
словах соседей помещиков, так видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал историю разорившихся бар — и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел
передавать малейшие их привычки, что они оба были совершенно обворожены его речами и готовы были признать его за умнейшего человека.
Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им
слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший
перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому
слово: «да». После чего стал
перед ним совершенно непринужденно, не сохраняя того ласкового вида, с каким прежде торопился снимать с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
Впрочем, губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляска с фонарями,
перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали —
словом, всё как нужно.
Чего нет и что не грезится в голове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости — и вдруг раздаются над ним, как гром, роковые
слова, и видит он, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному щеголять
перед ним жизнь.
Перегиб такой, как у камергера или у такого господина, который так чешет по-французски, что
перед ним сам француз ничего, который, даже и рассердясь, не срамит себя непристойно русским
словом, даже и выбраниться не умеет на русском языке, а распечет французским диалектом.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись
перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими
словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец
перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном
слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин, верно, ждет уж нас».
Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные
слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном…
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и душа его
Не слышит горя моего.
Все козаки притихли, когда выступил он теперь
перед собранием, ибо давно не слышали от него никакого
слова. Всякий хотел знать, что скажет Бовдюг.
Помяните же прощальное мое
слово (при сем
слове голос его вырос, подымался выше, принял неведомую силу, — и смутились все от пророческих
слов):
перед смертным часом своим вы вспомните меня!
Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг
перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного
слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив глаза и не смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем того же самого, который хлопнулся
перед ее глазами на улице, смех вновь овладел ею.
И мало того, что осуждена я на такую страшную участь; мало того, что
перед концом своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь свою; мало всего этого: нужно, чтобы
перед концом своим мне довелось увидать и услышать
слова и любовь, какой не видала я.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете
слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не
передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
Удивительные черты ее лица, напоминающие тайну неизгладимо волнующих, хотя простых
слов, предстали
перед ним теперь в свете ее взгляда.
Впрочем, он тут же догадался, что и не это одно его тревожит; было что-то требующее немедленного разрешения, но чего ни осмыслить, ни
словами нельзя было
передать.
— Это, кажется, о недавнем убийстве старухи чиновницы, — вмешался, обращаясь к Зосимову, Петр Петрович, уже стоя со шляпой в руке и перчатками, но
перед уходом пожелав бросить еще несколько умных
слов. Он, видимо, хлопотал о выгодном впечатлении, и тщеславие перебороло благоразумие.
Раскольников поднял вопросительно брови.
Слова Ильи Петровича, очевидно недавно вышедшего из-за стола, стучали и сыпались
перед ним большею частью как пустые звуки. Но часть их он все-таки кое-как понимал; он глядел вопросительно и не знал, чем это все кончится.
Сообщите же мне, в каких именно терминах
передали вы
слова мои в вашем письме к Родиону Романовичу?
Кудряш. Как не ругать! Он без этого дышать не может. Да не спускаю и я: он —
слово, а я — десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я
перед ним рабствовать не стану.
Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое
слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое
слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки
перед обедом. А кто эта Маша,
перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?»
По его
словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы
передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца.
Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои
слова, поступки — всё противно,
Я с вами тотчас бы сношения пресек,
И
перед тем, как навсегда расстаться,
Не стал бы очень добираться,
Кто этот вам любезный человек?..
— Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь
перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? я хочу сказать — какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе?
словом, кто вы, что вы?
Катя с Аркадием не могли их видеть, но слышали каждое
слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо
перед портиком.
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала Марина, выговорив
слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она показывает, что на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся
перед нею.
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я понимаю — я почти вижу его — облаком, туманом. Он обнимет, проникнет в человека и опустошит его. Это — холодок такой. В нем исчезает все, все мысли,
слова, память, разум — все! Остается в человеке только одно — страх
перед собою. Ты понимаешь?
Он безотчетно выкрикивал еще какие-то
слова, чувствуя, что поторопился рассердиться, что сердится слишком громко, а главное — что предложение этого толстяка не так оскорбило, как испугало или удивило. Стоя
перед Бердниковым, он сердито спрашивал...
Но на этот раз знакомые
слова прозвучали по-новому бесцветно. Маргарита только что пришла из бани, сидела у комода,
перед зеркалом, расчесывая влажные, потемневшие волосы. Красное лицо ее казалось гневным.
В этих
словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе.
Передавая документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину...
Свирепо рыча, гудя, стреляя, въезжали в гущу толпы грузовики, привозя генералов и штатских людей, бережливо выгружали их
перед лестницей, и каждый такой груз как будто понижал настроение толпы, шум становился тише, лица людей задумчивее или сердитей, усмешливее, угрюмей. Самгин ловил негромкие
слова...
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе
слов; начал отращивать бороду, усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку, отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что лицо отцово жалостно обмякло, постарело.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил
перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь
словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...